Треугольник вечной любви - Голос Украины - газета верховной ради Украины

1.

«Планета Юлия Друнина, или История одного самоубийства»...

Эта книга — Николая Старшинова, поэта, однокурсника Юлии Друниной по московскому литературному институту имени А. М. Горького, потом мужа Юлии.

Книга вышла в 1994 году. Уже тогда Друнина имела планету своего имени. Крымские астрономы Николай и Людмила Черных открыли новую малую планету, получившую порядковый номер 3804, и назвали ее именем Юли. Это не вписывается в ее нелегкую судьбу, в поэтический земной ряд ее любви к миру, Небу, земле.

Николай Старшинов, прошедший по этому злому миру войны, готов был целовать каждую удачную строку ее стиха, пишет о Друниной послевоенья — труднейшее наше время, голодное и холодное, время победителей.

В таком священном храме — Поэзии — вроде и не стоит стесняться своей одежды. Только что — пережито ранение.

Они идут, уже влюбленные, мирные; земля не полыхает в огне. Она стеснительно читает:

Возвратившись с фронта в сорок пятом,

Я стесняюсь стоптанных сапог

И своей шинели перемятой,

Пропыленной пылью всех дорог.

И тут же, как бы в почитание долга, что делал и делает человека выше:

...Школьным вечером,

Хмурым летом,

Бросив книги и карандаш,

Встала девочка с парты этой

И шагнула в сырой блиндаж...

Это только теперь находятся «знатоки» и скептики-критики, выискивающие в суровой военной поэзии «то-то», якобы тогда придуманное. Многие теперь недоумевают: как это, в шестнадцать лет, запасной артиллерийский полк, подъем — в шесть, отбой — в одиннадцать, пушечка-сорокапятка. Как это в семнадцать, только начавшихся, после запасного — фронт? А с фронта, после победы, экстренным эшелоном — к самой афганской границе; курьерская скорость: там — новые враги. Чтобы их «поучить». Закалка: пять км — туда, по пескам, пять км — обратно, но по горам.

И сразу — в бой!

И мы покажем этим квакающим из-за рубежа, что значим и что несем с собой миру. Мы непобедимы, мы всегда готовы и нет нам преград!

И так всегда в душе, пусть и семь с лишним лет срочной...

Минуты счастья — Дом офицеров. И песни, и пляски, и стихи. Наши, ты прожил этим: слова, вылитые в золото, с тобой потом шагают по каракумским пескам. Мама, братишки — это все целое. И вся страна — целая, непобедимая.

Я тогда знал напамять много стихов. В том числе и Юлии Друниной. Мои сверстники были с ограниченным образованием. Слава Богу, меня приняли в крестьянскую, деревенскую школу в Тамбовской области. Закончил девять классов, а сверстники — по шесть, пять. В войну лишь двое из моего призыва окончили десятилетки. Я сразу пошел в извозчики — в сорок первом призвали отца, ушли на фронт добровольно старшие сестры — Ася и Шура. Остался дома за хозяина.

Трудно теперь представить людей с низким образованием, которые просят: почитай Друнину! Почитай Симонова!

Читали и Юлию Друнину. Не у всех была на фронте любовь с санитарками, телефонистками. Но каждый старался на фронте прикрыть их своим телом.

Николай Старшинов прошел фронт.

Он любил Друнину за всех погибших и живущих. Если кому-то думается, что война не сделала русских, украинцев, казахов, узбеков и солдат многих других национальностей в отношениях с женщинами чище, выше лишь желания, — глубоко ошибается. Жестокая война смывает гадость и грязь с мужчины.

Была вера в любовь!..

Почему это могучее, весомое чувство и вело, и вело потом к подъему страны. Исстрадавшиеся женщины были теперь рядом с теми, кого уже не потеряешь навеки, кого не убьют. А женщинам, прошедшим ад боевых действий и тоже пришедшим домой, не убитым, не покалеченным, осталась сила оттуда, из огня и полымя. Женщины-фронтовички искали свои судьбы упорно, чтобы познать счастье и материнства, и вольного, не под команду, поиска и доли, и счастья. Общая жизнь в миру тогда так объединяла людей, заставляла подчиняться невольно порыву — отстроиться, залечить раны, унять тоску по погибшим, сделать и за них страну богатой, налаженной и самой передовой в мире. Все это шло под песни, стихи, советский задор.

Изысканная поэзия Юлии Друниной того времени — как бы дыхание из прошлого. Не забудем! Не забудем! Не забудем никогда!..

2.

...Мы все стоим у могилы Юлии Друниной и Алексея Каплера.

Сколько человеку надо, чтобы оставаться человеком? Волноваться и волноваться в этом стареющем мире! Все видно далеко, страдания крутят судьбы. Войны давят сердце, прошлое стоит в строю и вдруг шевельнется шеренгами и пойдет опять. Здесь, у могилы, судьбы этих любящих и там, в вечности, наставляют, как жить, чтобы ты был ответственнее в каждом своем шаге, в каждом своем запальчивом слове и с трибуны, и в уличных политических массовках, оплаченных впрок и заранее.

Ничему порой не научились! Тот — синий, тот — красный, тот — серо-буро-малиновый, тот вообще никакой — пришел на шару, в ленинском шалаше — тусовка с водочкой и пивом. На шару! Вождечки проплатили! Их электорат зашкаливает за сто процентов: остальные — это вовсе туфта, беспроцентная и ничтожная шантрапа. Только — Мы!

А в душе поют и плачут слова войны (уж не пощадит никого!):

...Но повсюду клубится за вами,

Поколеньям другим не видна,

Как мираж, как проклятье, как знамя,

Мировая вторая война...

Мне посчастливилось слышать это стихотворение из уст самой Друниной в Киевском политехническом институте. Зал молча встал и долго, дольше всех из московских поэтов, ей аплодировал.

Судьба! Выгнанный из газеты за то, что не написал о редакторе гадость, я, по совету умных друзей, как говорится, внедрился в строительный студенческий отряд политехнического, в котором работал бойцом на строительстве дороги на Самотлор, домов в Нижневартовске. Мне казалось, поначалу студенты сторонились меня. Какая-то подстава! Уже тогда «вольный дух протеста» витал в студенческом поколении. Но каково было мое потрясение, когда командир «двадцатки» стал защищать меня от инспектора, какого-то профессора, приехавшего, оказывается, и по поводу «гонимого», но вольного, гуляющего и подбивающего к вольнице студенчество. Уничтожить на корню! Он это говорил мне в глаза. Никакая газета тебя не отмоет!

Я тогда печатал материалы в «Козу» («Комсомольское знамя»). «Он там, в Сибири, смеется над нами!» Демьяненко и «двадцатка» говорили по очереди, и говорили «политически остро» (потом профессор это обнародовал) о гонениях на инакомыслящих, «они били в точку».

До сих пор благодарен руководству Всесоюзного студенческого отряда и «Тюменской правде». Газета напечатала мои очерки. Забегал и командир нашего отряда: «Давай в командировку, куда хочешь!» Я сказал: буду работать в «двадцатке»...

Самое счастливое было однажды, после тяжелой работы. У того самого отличника (фамилию, убей, не помню) была книга с дарственной надписью Юлии Друниной. Он был на вечере и организатором в недостроенном еще тогда спортивном комплексе.

Иное уже вместе с солнцем таежным — день и ночь одинаковы — кричало и бунтовало поколение. В гробовой тишине читал этот хороший парень из подаренной книги все подряд.

Война возвратилась сюда, к ним. Они рассказывали, со слов матерей и отцов, что было там, на войне. И чем победил народ сильного коварного врага...

Я потом, забредя в кедровник, ревел как малое дите. «Они наши! Наши!» Я помнил каждое слово моих защитников из нового поколенья.

3.

Я невольно отвлекся от описания самого вечера Друниной в политехническом. Он кипел, бурлил. «Технари», инженеры — эта без пяти минут элита, оказывается, читает! Она смело выходит на сцену, умно благодарит и благодарит. И все — Друниной. И все — ее живым стихам. Запомнились слова одного студента:

— Я обязательно куплю ваши книги и буду читать и маме, и бабушке — они фронтовички — ваше святое, живое как жизнь, творчество. Дети мои тоже будут читать, чтобы из того времени ничего не забылось.

Здесь, в политехническом, были овации за овациями. Друнина скромно выходила на вызовы, кланялась как-то по-старомодному, с этакой скромной русскостью. 3ная, где находится, она прочитала «на ура» что-то из своего переведенного на украинский. Опять кричали: «Еще! Еще!»

Один молодой человек, первокурсник, вышел на сцену и сказал:

— Мы запомним этот вечер навсегда! Будем рассказывать о нем всем!

Конечно, странная может быть моя эта догадка. Но когда мы стояли у могилы Друниной и Каплера, средних лет мужчина привел свою маму сюда. Он сказал: «Когда-то это маме я пообещал...»

Его мама стала на колени и начала молиться. Потом говорила вслух:

— Юлия! Юлия! Я ведь тоже санитаркой была! Каждый день в чужой крови... Каждый день — пять в медсанбат, а больше и больше — в похоронку! Юлия моя! Как же мы с тобой ее, проклятущую, пережили! Ты, говорят, училась, как слагать умно стихи! А я лишь до техникума и доползла! Как народила сыночков... Вот он один какой! Это ведь он меня надоумил к тебе придти. У моря мирного плещемся... А ты лежишь, бедная! Еще бы жить да жить!..

Тогда, в политехническом, я подошел к москвичам, которые были в одной творческой группе с Друниной. Сказал им, что из газеты. Хорошо бы — Друнина что-то бы сказала или черкнула пару слов.

Минут через пять Юлия подошла сама ко мне.

— Вы знаете, где можно найти дом Ахматовой, Анны Горенко? Остался ли этот дом? Есть ли память о Гумилеве в Киеве?

Мы потом гурьбой бродили по городу. Тут она, Ахматова (Горенко), вроде венчалась. Где точно — никто толком не знает. А кто и знает, боится. Еще в душах мыслящих киевлян был смрад ждановских расправ с лучшими русскими писателями, и в первую очередь с Анной Ахматовой.

Я зачем-то стал рассказывать о том времени, когда началась аракчеевщина ждановского постановления. Из политотдела пришли меня агитировать выступить.

— Майор, — как-то по-особому твердо и безоговорочно сказал мой редактор, — зачем вы пытаетесь совратить младшего лейтенанта? У него своя голова на плечах. Он знает, как выступать и где. Печатается теперь хорошо. А доклады — это ваша обязанность!

Мои московские друзья засмеялись.

4.

Конечно, Николай Старшинов любил Друнину искренне, глубоко. Эта маленькая по объему книга «Планета Юлия Друнина» тому свидетельство.

Он ввел в нее лучшие ее стихи. Вот третье по счету ее стихотворение (составитель он сам):

Я только раз видала рукопашный,

Раз наяву и сотни раз во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне...

Следующее за ним:

Целовались.

Плакали

И пели.

Шли в штыки.

И прямо на бегу

Девочка в заштопанной шинели

Разбросала руки на снегу.

Мама!

Мама!

Я дошла до цели...

Но в степи, на волжском берегу

Девочка в заштопанной шинели

Разбросала руки на бегу.

И за этим стихотворением — знаменитая «Зинка». Поколения зачитывались им. Каждая строка — антивоенная. Она взывает, плачет, зовет к миру.

Памяти однополчанки, Героя Советского Союза Зины Самсоновой. Цитирую последние строки:

«И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла...

Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала» (1944).

5.

Быт, скорее, не уничтожил их, Старшинова и Друниной, любовь. Нехватки, погоня командировочная за копейкой. Все было, но терпимо. Уничтожил и развел эту пару так называемый образ тогдашней жизни. Старшинов приводит строки из его с Юлией «хождения по верхам». Идет какой-то концерт или что-то подобное. Юлию солдат впускает, так кто-то приказал. А Старшинова, тоже знаемого народом, — винтовка на боевое положение. Он звонит жене, та звонит Щипачеву — сегодняшнему хозяину. Разрешают. Сам Щипачев выходит к ним: завтра он примет ее.

На завтра Старшинов сторожит дверь, куда ушла жена.

Друнина выбегает растрепанной, гневной. Степан Щипачев... хочет ее!

Он, он сказал: «Чего вы боитесь нашей близости? Никто не узнает! А зато у вас останутся на всю жизнь воспоминания о том, что вы были близки с большим советским писателем!»

Она плакала, целуя Старшинова. Она любила его, тогда — только его одного!

Стоит ли приводить арифметически выверенное:

«Любовью дорожить умейте,

С годами дорожить вдвойне.

Любовь — не вздохи на скамейки

И не прогулки при луне»...

Каплера, своего будущего соперника, Старшинов помещает в книгу, видимо, с болью. Но торжествует добропорядочность и закон вечности: если ты любишь женщину больше себя, отдай ей то, что она хочет!

Каплер был как бы в другом ее мире.

На фото она стоит за креслом, он — в кресле (снимок прилагается).

Они умиротворены.

Они — друг для друга.

Письма Светланы Аллилуевой, так любившей этого талантливого человека, вроде витают над ним. Ее они не задевают. Юлия Друнина есть Юлия Друнина. Наверное, душой она понимает, что выстрадал от мстительного злого тирана этот человек. Разве он подставлялся? Друнина уже понимает, что значит сей мир. Не отдалась Щипачеву — вычеркнута из издательского плана книжка. Не написал этот человек о Сталине... Лишь о Ленине, Ленине... Но ведь это — человеческий подвиг. Отсидел невинно!

Отсидел и за свою любовь. Трепетной была эта любовь, ответной. Воспитанная бывшим семинаристом, какое-то время ярым ленинцем, вором царской казны (деньги — на благо ленинской революции), Светлана Аллилуева, конечно, пойдя против воли отца, подставила своего жениха-стилягу, инакомыслящего, «слишком умного и наглого»... Разъяренный Сталин мог бы задавить, как клопа, как вошь, этого Ал. Як. Каплера.

Судьба оставила его другой женщине. Аллилуева уехала за рубеж.

6.

Именно так — Ал. Як. — значится имя и отчество человека, который лежит рядом со светловолосым солдатом Второй мировой войны Юлией Друниной.

Каплер Алексей Яковлевич (1904—1979) — советский кинодраматург, заслуженный деятель искусств РСФСР (1969). Сценарии фильмов «Ленин в Октябре» (1937) и «Ленин в 1918 году» (1939), совместно с Т. С. Златогоровой — «Котовский» и «Она защищает Родину» (оба в 1943). Государственная премия СССР в 1941 и 1981 гг.

«Советский энциклопедический словарь» (издательство «Советская энциклопедия», 1981), по которому я даю данные о Каплере, в том восемьдесят первом не обмолвился и словом о 1937-м — кровавейшем годе в мировой истории.

Я думаю, о многом они — Каплер и Друнина — говорили между строк.

Удивительно тепло и беззлобно говорит о нем в своей книге Николай Старшинов. Не сладилось у него с Юлией, ветер разнес былое. «Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер (после Старшинова — новый ее муж. — В. Ю.) относился к Юле очень трогательно, был и за мамку, и няньку, и отца (Каплер был намного старше Друниной. — В. Ю.). Все заботы по быту брал на себя. Он уладил ее отношения с П. Антокольским и К. Симоновым. Он помогал ей выйти к широкому читателю...»

Эти, кажется, очень невинные строки я бы прокомментировал уже на нынешний день. Понятия вчерашние — «уладить» с «памятниками при жизни» — это свершить беспримерный подвиг. Сделать десять, не меньше, моральных мертвых петель...

Старшинов подчеркивает: она не вписывалась в наступившее прагматичное время, выглядела она старомодной со своим романтическим характером.

Я приведу по этому поводу один эпизод из ее так называемой общественной, очень почетной тогдашней жизни. Ее избрали депутатом Верховного Совета СССР. Отнеслась она к этому совершенно равнодушно. Часто не посещала сессии, потом и вообще перестала туда ходить. Ее возмущало: предложения о льготах бывшим воинам Отечественной и воинам, прошедшим Афганистан, даже не включаются в повестку дня. Идут серые выступления ни о чем. Вода в ступе.

Многие знали цену тех выборов. По списку, по регалиям.

После смерти Алексея Каплера, которого она любила уже всем сердцем и разумом, она опустошенно жила. Дочь ее, Лена (от брака со Старшиновым), видела, как угасает жизнь матери. Она следила за каждым ее шагом: мать, поэтесса великая и читаемая (вышел двухтомник ее стихотворений, посыпались со всего мира письма... Радоваться бы!), порой говорит о насильственной смерти. Вдруг такие страшные слова: «Уйти от всего этого, от начальствующего советского свинства».

Она хотела всем тем, кто защитил эту землю, всем народам добра, а не пустых слов с трибун, затасканных вождями обещаний о могучем процветании и вершинных достижениях.

Мне кажется, на смерть она шла, как в ту рукопашную: очень страшно, но надо, надо победить это холодное, чванливое верховенство. Может, хотя бы на минутку задумаетесь, делящие власть и народы!

Она написала, как подчеркивает Николай Старшинов, едва ли не десять писем: дочери, внучке, зятю, подруге Виолетте, редактору новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. В письмах никого и ни в чем не винила. На входной двери дачи — записку зятю: «Андрюша, не пугайся! Вызови милицию и вскрой гараж»...

Она отравилась выхлопными газами.

Не верится. До сих пор в истории «развернутого социализма» не была определена вина гибели этой светловолосой девушки-солдата за всю горечь ее жизни — жизни победителей Второй мировой войны.

Мы раньше очень заботились о переводе лучшего литературного опыта на украинский язык. Недавно, по инициативе Национального союза писателей Украины, состоялось, по разумению ведущих специалистов в области литературы, великое собрание племен и народов. Давайте переводить друг друга, переводить не случайное, а вечное, мировое. Война наша войдет в историю как событие неординарное. Был уничтожен фашизм. Опыт письма современников достоин, чтобы его переносили из поколений в поколения. Надо и Юлию Друнину записать хотя бы на очередь встречи с новыми читателями, глубоко чувствующими, как матерям, отцам, дедам и прадедам далась война, отображенная в Ее Поэзии.

Могила Друниной и Каплера в Старом Крыму — тоже культурный памятник. Старый Крым теперь заселили музеями К. Паустовского, Грина, Леонида Вышеславского. Тропы к ним пробиты. В карту надо занести и русскую поэтессу, а также великого сценариста, которые пытались жить в миру чисто, глубоко веря в счастье, что дается не всем.

Думаю, в этой нашей зачинающейся новой истории, истории единения душ и вечных ценностей добра, мы лучше поймем, где живем и чем дышим.

Мир воцаряется на Украине.

Владимир ЮГОВ, участник боевых действий Великой Отечественной войны, полковник в отставке.

Декабрь 2007—начало января 2008.